Неточные совпадения
Я окончил вечер у княгини; гостей не было, кроме
Веры и одного презабавного старичка. Я был в духе, импровизировал
разные необыкновенные истории; княжна сидела против меня и слушала мой вздор с таким глубоким, напряженным, даже нежным вниманием, что мне стало совестно. Куда девалась ее живость, ее кокетство, ее капризы, ее дерзкая мина, презрительная улыбка, рассеянный взгляд?..
И Райский развлекался от мысли о
Вере, с утра его манили в
разные стороны летучие мысли, свежесть утра, встречи в домашнем гнезде, новые лица, поле, газета, новая книга или глава из собственного романа. Вечером только начинает все прожитое днем сжиматься в один узел, и у кого сознательно, и у кого бессознательно, подводится итог «злобе дня».
Но бывали случаи, и Райский, по мелочности их, не мог еще наблюсти, какие именно, как вдруг
Вера охватывалась какой-то лихорадочною деятельностью, и тогда она кипела изумительной быстротой и обнаруживала тьму мелких способностей, каких в ней нельзя было подозревать — в хозяйстве, в туалете, в
разных мелочах.
Чай он пил с ромом, за ужином опять пил мадеру, и когда все гости ушли домой, а
Вера с Марфенькой по своим комнатам, Опенкин все еще томил Бережкову рассказами о прежнем житье-бытье в городе, о многих стариках, которых все забыли, кроме его, о
разных событиях доброго старого времени, наконец, о своих домашних несчастиях, и все прихлебывал холодный чай с ромом или просил рюмочку мадеры.
Когда стрелки рассказывали
разные диковинки, он слушал, спокойно курил трубку, и на лице его нельзя было заметить ни улыбки, ни
веры, ни сомнения.
И вот, однажды после обеда,
Вера Павловна сидела в своей комнате, шила и думала, и думала очень спокойно, и думала вовсе не о том, а так, об
разной разности и по хозяйству, и по мастерской, и по своим урокам, и постепенно, постепенно мысли склонялись к тому, о чем, неизвестно почему, все чаще и чаще ей думалось; явились воспоминания, вопросы мелкие, немногие, росли, умножались, и вот они тысячами роятся в ее мыслях, и все растут, растут, и все сливаются в один вопрос, форма которого все проясняется: что ж это такое со мною? о чем я думаю, что я чувствую?
Разве только вообще сказать, что та перемена, которая началась в характере вечера
Веры Павловны от возобновления знакомства с Кирсановым на Васильевском острове, совершенно развилась теперь, что теперь Кирсановы составляют центр уже довольно большого числа семейств, все молодых семейств, живущих так же ладно и счастливо, как они, и точно таких же по своим понятиям, как они, и что музыка и пенье, опера и поэзия, всякие — гулянья и танцы наполняют все свободные вечера каждого из этих семейств, потому что каждый вечер есть какое-нибудь сборище у того или другого семейства или какое-нибудь другое устройство вечера для
разных желающих.
Вот она и выходит к чаю, обнимает мужа: — «каково почивал, миленький?», толкует ему за чаем о
разных пустяках и непустяках; впрочем,
Вера Павловна — нет, Верочка: она и за утренним чаем еще Верочка — пьет не столько чай, сколько сливки; чай только предлог для сливок, их больше половины чашки; сливки — это тоже ее страсть.
Когда с
Веры Павловны была снята обязанность читать вслух,
Вера Павловна, уже и прежде заменявшая иногда чтение рассказами, стала рассказывать чаще и больше; потом рассказы обратились во что-то похожее на легкие курсы
разных знаний.
И действительно, он исполнил его удачно: не выдал своего намерения ни одним недомолвленным или перемолвленным словом, ни одним взглядом; по-прежнему он был свободен и шутлив с
Верою Павловною, по-прежнему было видно, что ему приятно в ее обществе; только стали встречаться
разные помехи ему бывать у Лопуховых так часто, как прежде, оставаться у них целый вечер, как прежде, да как-то выходило, что чаще прежнего Лопухов хватал его за руку, а то и за лацкан сюртука со словами: «нет, дружище, ты от этого спора не уйдешь так вот сейчас» — так что все большую и большую долю времени, проводимого у Лопуховых, Кирсанову приводилось просиживать у дивана приятеля.
Вера Павловна водила его по
разным комнатам, показывала все.
Теоретически освобожденный, я не то что хранил
разные непоследовательные верования, а они сами остались — романтизм революции я пережил, мистическое верование в прогресс, в человечество оставалось дольше других теологических догматов; а когда я и их пережил, у меня еще оставалась религия личностей,
вера в двух-трех, уверенность в себя, в волю человеческую.
— Был он лихой человек, хотел весь мир повоевать, и чтобы после того все одинаково жили, ни господ, ни чиновников не надо, а просто: живи без сословия! Имена только
разные, а права одни для всех. И
вера одна. Конечно, это глупость: только раков нельзя различить, а рыба — вся
разная: осетр сому не товарищ, стерлядь селедке не подруга. Бонапарты эти и у нас бывали, — Разин Степан Тимофеев, Пугач Емельян Иванов; я те про них после скажу…
Все эти люди отрицали
веру своим сознанием, но они верили в
разные вещи, часто столь же невидимые, как и объекты подлинно религиозной
веры.
Мир знания и
веры условно даны как
разные порядки, но они могут быть сведены к единству.
В
разных формах распространенное учение о противоположности знания и
веры, противоположности, понятой внешне и не осмысленной, требует пересмотра.
Буллу свою начинает он жалобою на диавола, который куколь сеет во пшенице, и говорит: «Узнав, что посредством сказанного искусства многие книги и сочинения, в
разных частях света, наипаче в Кельне, Майнце, Триере, Магдебурге напечатанные, содержат в себе
разные заблуждения, учения пагубные, христианскому закону враждебные, и ныне еще в некоторых местах печатаются, желая без отлагательства предварить сей ненавистной язве, всем и каждому сказанного искусства печатникам и к ним принадлежащим и всем, кто в печатном деле обращается в помянутых областях, под наказанием проклятия и денежныя пени, определяемой и взыскиваемой почтенными братиями нашими, Кельнским, Майнцким, Триерским и Магдебургским архиепископами или их наместниками в областях, их, в пользу апостольской камеры, апостольскою властию наистрожайше запрещаем, чтобы не дерзали книг, сочинений или писаний печатать или отдавать в печать без доклада вышесказанным архиепископам или наместникам и без их особливого и точного безденежно испрошенного дозволения; их же совесть обременяем, да прежде, нежели дадут таковое дозволение, назначенное к печатанию прилежно рассмотрят или чрез ученых и православных велят рассмотреть и да прилежно пекутся, чтобы не было печатано противного
вере православной, безбожное и соблазн производящего».
— А насчет
веры, — начал он, улыбнувшись (видимо не желая так оставлять Рогожина) и, кроме того, оживляясь под впечатлением одного внезапного воспоминания, — насчет
веры я, на прошлой неделе, в два дня четыре
разные встречи имел.
— Да как же, помилуйте, судырь: татарам, черемисам и
разным всяким идолопоклонникам, и тем за их
веру ничего, — чем же мы-то провиннее других?
Протоиерей говорил о
разных языческих религиях и показывал преимущество над ними христианской
веры.
— Если вы знакомы с историей религий, сект, философских систем, политических и государственных устройств, то можете заметить, что эти прирожденные человечеству великие идеи только изменяются в своих сочетаниях, но число их остается одинаким, и ни единого нового камешка не прибавляется, и эти камешки являются то в фигурах мрачных и таинственных, — какова религия индийская, — то в ясных и красивых, — как
вера греков, — то в нескладных и исковерканных представлениях
разных наших иноверцев.
—
Вера — сама по себе, а ум сам по себе.
Вера на цель указывает, а ум — пути изыскивает. Туда толкнется, там постучится… блуждает, а между тем и полезное что-нибудь отыщет. Вот лекарства
разные, травы целебные, пластыри, декокты — все это ум изобретает и открывает. Но надобно, чтоб все было согласно с
верою — на пользу, а не на вред.
Хорошо было человеку, не видавшему людей другого исповедания, чем он сам, верить, что его исповедание — одно истинное; но стоит только думающему человеку столкнуться, как это теперь беспрестанно случается, с людьми одинаково добрыми и злыми
разных исповеданий, осуждающих
веры друг друга, чтобы усомниться в истинности исповедуемой им
веры.
— Нового, слава богу, ничего нет, Тарас Григорьич… Стороной я кое-што вызнал. А между прочим, пустяки болтают
разные бродяги… Не надо им давать
веры…
Как Иван Иванович, так и Иван Никифорович очень не любят блох; и оттого ни Иван Иванович, ни Иван Никифорович никак не пропустят жида с товарами, чтобы не купить у него эликсира в
разных баночках против этих насекомых, выбранив наперед его хорошенько за то, что он исповедует еврейскую
веру.
Скажу только, что, наконец, гости, которые после такого обеда, естественно, должны были чувствовать себя друг другу родными и братьями, встали из-за стола; как потом старички и люди солидные, после недолгого времени, употребленного на дружеский разговор и даже на кое-какие, разумеется, весьма приличные и любезные откровенности, чинно прошли в другую комнату и, не теряя золотого времени, разделившись на партии, с чувством собственного достоинства сели за столы, обтянутые зеленым сукном; как дамы, усевшись в гостиной, стали вдруг все необыкновенно любезны и начали разговаривать о
разных материях; как, наконец, сам высокоуважаемый хозяин дома, лишившийся употребления ног на службе
верою и правдою и награжденный за это всем, чем выше упомянуто было, стал расхаживать на костылях между гостями своими, поддерживаемый Владимиром Семеновичем и Кларой Олсуфьевной, и как, вдруг сделавшись тоже необыкновенно любезным, решился импровизировать маленький скромный бал, несмотря на издержки; как для сей цели командирован был один расторопный юноша (тот самый, который за обедом более похож был на статского советника, чем на юношу) за музыкантами; как потом прибыли музыканты в числе целых одиннадцати штук и как, наконец, ровно в половине девятого раздались призывные звуки французской кадрили и прочих различных танцев…
— Иногда какое-то отчаяние нападает… является какая-то проклятая неуверенность. Иногда работаешь, бьешься, а тут как палкой по голове: «Все, дескать, это некоторое сражение с ветряными мельницами и добродетельное удерживание бури зонтиком…» Ну, а потом опять этакая светлая
вера является, надеждишки
разные — где наше не пропадало.
А те парни, которые к Михайле ходят, всегда впереди, говорят громче всех и совершенно ничего не боятся. Раньше, когда я о народе не думал, то и людей не замечал, а теперь смотрю на них и всё хочу разнообразие открыть, чтобы каждый предо мной отдельно стоял. И добиваюсь этого и — нет: речи
разные, и у каждого своё лицо, но
вера у всех одна и намерение едино, — не торопясь, но дружно и усердно строят они нечто.
Им не только было свое место на этом пиршестве
веры, но они даже находили здесь себе хорошие занятия; а потому хлынули сюда в изобилии из
разных мест, и особенно из городов, прославленных своими воровскими людьми, то есть из Орла, Кром, Ельца и из Ливен, где славились большие мастера чудеса строить.
Коновалов храпел. Я смотрел, как вздымалась его широкая грудь, и обдумывал
разные способы наискорейшего обращения его в мою
веру, но ничего не выдумал и заснул.
В пояснении строк: «Пропажа их <писем> исходит из того же источника, из которого выходили
разные вести о вас, много причинившие вашей маменьке горя», и слов самого Гоголя: «У маменьки есть неблагоприятели, которые уже не раз ее смущали какими-нибудь глупыми слухами обо мне, зная, что этим более всего можно огорчить ее», следует привести выписку из письма
Веры Сергеевны к М. Г. Карташевской от 31 мая 1849 года...
К числу таких предрассудков можно отнести и слепую
веру в
разных особенных человечков, через посредство которых можно сразу ухватить настоящий кус.
Стражбы той приехало двадцать человек, и хотя все они в
разных храбрых уборах, но наших более полусот, и все выспреннею горячею
верой одушевленные, и все они плывут по воде как тюленьки, и хоть их колотушкою по башкам бей, а они на берег к своей святыне достигают, и вдруг, как были все мокренькие, и пошли вперед, что твое камение живо и несокрушимое.
— А как же сказано: христолюбивое воинство? Бог-то один, а
вера, значит,
разная… Вот и вы молитесь по своим обителям об одолении супостата. И даже очень просто… Мы воюем, а вы за наши грехи Богу молитесь…
С тех пор, как он пожил в одной тюрьме вместе с людьми, пригнанными сюда с
разных концов, — с русскими, хохлами, татарами, грузинами, китайцами, чухной, цыганами, евреями, и с тех пор, как прислушался к их разговорам, нагляделся на их страдания, он опять стал возноситься к богу, и ему казалось, что он, наконец, узнал настоящую
веру, ту самую, которой так жаждал и так долго искал и не находил весь его род, начиная с бабки Авдотьи.
— Эх, жаль! Ну, тебе бы, Вань, всех этих пророков, которые посмелее, тоже связать бы в один пучок, да тоже бы в книжку! А то эти
разные секты наши — Марьина
вера, Акулькина
вера — одна путаница!
— Не легко это, господа, судить о том: кто живет с
верою, а который не верует, ибо
разные тому в жизни бывают прилоги; случается, что разум-то наш в таковых случаях впадает в ошибки.
19) Суеверие науки состоит в
вере в то, что единое, истинное и необходимое для жизни всех людей знание заключается только в тех случайно избранных из всей безграничной области знаний отрывках
разных, большей частью ненужных знаний, которые в известное время обратили на себя внимание небольшого числа освободивших себя от необходимого для жизни труда людей и потому живущих безнравственной и неразумной жизнью.
«Любите друг друга, как я полюбил вас, и по тому все узнают, что вы мои ученики, если вы будете иметь любовь друг к другу», — сказал Христос. Он не говорит: если вы веритев то или это, но если вы любите. —
Вера у
разных людей и в
разные времена может быть
разная, но любовь у всех и всегда одна и та же.
Может быть много
разных ложных
вер, но истинная
вера только одна.
Веры есть
разные, и всяка себя православной нарицает.
Уже при постижении догматов
веры логика изменяет — так учение о троичности, о боговошющении своими антиномиями разрывает сети разума и потому так неприемлемо для последовательного рационализма, который либо вовсе отвергает их, как абсурд, либо старается ассимилировать их ценою извращения и рационалистического приспособления (отсюда возникают
разные ереси как разновидности рационализма).
Такова предельная интуиция религиозного самосознания и исходная аксиома
веры, которая приемлется или отвергается в глубочайших недрах целостного религиозного духа до всякой рефлексии и ранее всякой философии; последняя лишь выявляет и осуществляет
разные возможности, заложенные в уже принятом решении, дает ему философскую транскрипцию.
Затем в палатках богатых ревнителей древлего благочестия и в лавках, где ведется торговля иконами, старыми книгами и лестовками, сходятся собравшиеся с
разных концов России старообрядцы, передают друг другу свои новости, личные невзгоды, общие опасенья и под конец вступают в нескончаемые, ни к чему, однако, никогда не ведущие споры о догматах
веры, вроде того: с какой лестовкой надо стоять на молитве — с кожаной али с холщовой.
Ученье хлыстов — смесь
разных учений, и древних и новых, противных учению и преданиям истинной
веры.
— Скажите мне, пожалуйста, Герасим Силыч, правду ль я слышала, будто вы, странствуя по
разным местам, во многих
верах перебывали? — спросила она.
Впрочем, оба они были несомненно люди умные, ловкие и что называется «бывалые» и немножко оригиналы. Особенно таким можно назвать было Перушкина, который казался человеком беззаботнейшим и невиннейшим; знал бездну анекдотов, умел их рассказывать; ядовито острил простонародным языком и овладел вниманием глухонемой
Веры, показывая ей
разные фокусы с кольцом, которое то исчезало из его сжатой руки, то висело у него на лбу, то моталось на спаренной нитке.
С того времени, как она сделалась в Оберштейне полною хозяйкой, князь, бывший в Аугсбурге, и Горнштейн стали получать от
разных лиц жалобы на самовластие новой владетельницы, а более всего удивляло их, особенно же ревностного католика Горнштейна, что, несмотря на уверения ее, будто занимается изучением католической
веры, она стала ходить в протестантскую церковь.
Родной разговор, и поющий самовар, и мама в круглых очках, покрывающая чайник полотенцем. И теплый ветерок в окна. И странно было Кате: все такое милое, всегдашнее, а они — такие
разные, разделенные; папа далеко, с непрощающими глазами, и непроглядные глаза у
Веры, смотрящие в сторону.
И всю дорогу до Тура, с
разными пересадками, меня провожали разговоры испуганных буржуа без малейших проблесков патриотической
веры в то, что Франция не может и не должна позволить так раздавить себя.